Одной из стран, подписавших Конвенцию ООН о правах инвалидов сразу, как только она была открыта для подписания в 2010 году, стала Франция. «Власть» решила выяснить, чем жизнь французского инвалида отличается от жизни российского.
Пьеру 23 года, в 14 лет он полностью потерял зрение. Он выпускник одного из престижных парижских вузов, Института политических наук Sciences Po. Sciences Po — кузница кадров национальной администрации и дипломатии: эту же школу заканчивали два французских президента (Франсуа Миттеран и Жак Ширак) и тринадцать премьер-министров. Нескольких сотен мест в институтской библиотеке почти всегда заняты. Общежитие, где живет Пьер, расположено в паре километров от Science Po.
Мы договорились провести день вместе. Ненадолго в институт, потом на работу, затем на вокзал Gare du Nord встретить друга из Лондона — и домой. По дороге надо заглянуть в химчистку и снять деньги в банкомате. Обычный маршрут кажется мне труднопреодолимым. Я иду чуть впереди, Пьер придерживает меня за локоть и в такт шагам еле слышно «прощупывает» дорогу белой тростью. Нас все пропускают.
Резко тормозим у банкомата, которого я бы и не заметила. Пьер с легкостью объясняет: вот же, смотри, за банкоматом булочная, и ее витрина чуть выдается из стены. Как я понимаю в течение дня, весь его мир наполнен такими ориентирами. Некоторые ориентиры — специальные, например объемный план института, где учится Пьер. Доска для слепых и слабовидящих с контурами зданий и пояснениями шрифтом Брайля расположена при главном входе.
С прачечной Пьер дает мне точные объяснения, но просит указать вход: там ориентиров нет. Сотрудница прачечной здоровается с ним по имени и на прощанье не удерживается: «Снимаю шляпу перед вашей выдержкой, месье!» «Такой красивый юноша, всегда галантный, доброжелательный,— делится она со мной,— так жалко, что…» — не заканчивает фразу.
«Смущаются многие,— объясняет Пьер.— Например, люди впадают в ступор, случайно произнеся «увидимся» или «видишь ли»: им кажется, что они меня обидели, а ведь я говорю на том же французском, что и они. И потом, многие стесняются слова «слепой». Но это же медицинский диагноз, а не личностная характеристика. Не надо лукавить и заменять его на «слабовидящий», это совсем другое».
В Sciences Po я встречаюсь с Клер Секонде, руководителем отдела по работе с инвалидами. Ее задача — координировать работу приемной комиссии, медпункта и учебной части в зависимости от потребностей студентов с нарушениями зрения, слуха или передвигающихся в инвалидной коляске. «Мы разговариваем со студентами и с их семьями; учим их ориентироваться в здании; меняем расписание так, чтобы до аудитории можно было добраться в инвалидной коляске,— объясняет Клер.— Мы также помогаем получить дополнительные стипендии, в том числе для студентов-инвалидов, которые на год уезжают по обмену учиться за границу». Занятия физкультурой могут проходить в специальных группах. На выбор плавание, фехтование на инвалидных колясках, релаксация, вьетнамское боевое искусство вьет во дао и торбол — игра со звуковым мечом для незрячих и слабовидящих. При необходимости институт прикрепляет к студенту волонтеров, часто из числа однокурсников: они, например, сканируют книги для незрячих учащихся и аспирантов. Жером, которого мы встречаем в библиотеке, в помещении, оборудованном для работы незрячих и слабовидящих студентов,— как раз такой волонтер. Крупная клавиатура с огромными яркими буквами, крупный шрифт на экране. Жером сканирует для одного из аспирантов внушительный фолиант Канта. Тому придется слушать его через специальную программу, распознающую текст: большинство слепых студентов все учат на слух. Работа волонтеров оплачивается по стандартам французского МРОТа, €9-10 в час. В прошлом учебном году в Sciences Po было 64 студента разной степени инвалидности. Все они освобождены от оплаты за обучение.
Как утверждает Клер, до сих пор всем ее подопечным удавалось закончить вуз. Точной статистики по трудоустройству у нее нет, но примеры приводит с легкостью. Вот и Пьер проходит полугодовую стажировку в Ассоциации мэров Франции — разъясняет региональным администрациям тонкости инициированных правительством или Евросоюзом нововведений.
Насколько важны и успешны усилия по интеграции, я понимаю, как только мы покидаем привычный для Пьера маршрут дом—институт—работа. Дорогу на вокзал указываю я. Из Лондона должен приехать 25-летний Майкл. Он слабовидящий, но ведет «интегрированные» танцевальные классы, где в одной группе занимаются зрячие и люди с нарушениями зрения. Пока Майкл был в Лондоне, они с Пьером общались по SMS и через Facebook.
Вечером мы пьем чай у Пьера в гостях. Он показывает технические приспособления, которые облегчают слепым быт. Компьютер — черная коробка, с клавиатурой и дисплеем из подвижных штырьков, которые, выдвигаясь и прячась обратно, «выдают» текст на Брайле; детектор для евро, который пиликает разное количество раз в зависимости от номинала банкноты; говорящий детектор цветов. Одежду в магазине Пьер выбирает с друзьями, но дома, когда одевается, пользуется детектором цветов: сегодня на нем нарядный светлый пиджак и розовая рубашка. Стоит все это немало: компьютер — от €1,5 тыс. до €10 тыс., детектор цветов — около €200, детектор купюр — €40. Пьер показывает фотографии семьи, по форме рамки определяя, на какой все вместе, а где — только он с племянницей. Перебираю в памяти долгий день: банкомат, метро, фотографии: «Ты помнишь этот мир наизусть, Пьер?» Он пожимает плечами: «Нет, я иногда забываю выключить свет, когда гости уходят».
Пример Пьера, которого поддерживают благополучные родители и администрация элитного вуза, пока остается исключением. Политика Франции в отношении инвалидов еще не вполне сформировалась. До прогресса, который можно наблюдать в Скандинавии, в англо-саксонском пространстве и уж тем более в Японии,— еще далеко,— убеждает меня Башир Керруми, экономист и руководитель отдела статистики и анализа мэрии Парижа. Разницу в национальном менталитете французов и англичан объяснял мне и Пьер: вместо «мы можем предложить только это» — более прагматичное «скажи, что тебе необходимо, а мы постараемся сделать от нас зависящее».
Десять лет назад доктор Керруми, в юности потерявший зрение, защитил диссертацию по стратегии менеджмента предприятий в отношении сотрудников с ограниченными возможностями. С тех пор он продолжает научную работу, а также является ведущим экспертом Национального совета инвалидов. По дороге в одно из типичных парижских бистро замечаю, что при росте под два метра у него очень легкая походка: в беседе выясняется, что с тех пор, как он потерял зрение, мой собеседник занимается дзюдо. Сейчас у него черный пояс, третий дан. «Это контактный вид борьбы, и я мог выступать в нем наравне со зрячими противниками».
Если одним словом выразить то, чего добивается доктор Керруми, то этим словом будет «наравне»: «Большая часть, до 80% людей с ограниченными возможностями, так и остается неинтегрированной в наше общество. И главная причина — в сознании людей. Причем, чем выше социальный уровень, тем меньше присутствие инвалидов». С этим согласна пресс-секретарь Национального совета инвалидов, Од Де Шаваньяк: «Многие предприятия предпочитают платить штрафы, но не брать на работу сотрудников с ограниченными возможностями». Такое мнение подтверждает статистика на национальном и европейском уровне: при том, что инвалидность затронула шестую часть трудоспособного населения ЕС, уровень безработицы среди дееспособных граждан Франции различных групп инвалидности в два раза выше обычного по Евросоюзу.
По мнению Башира Керруми, нужны серьезные научные исследования и усилия по интеграции детей-инвалидов, начиная с раннего возраста. «Почему-то чиновникам кажется, что запереть человека дома — значит защитить его. А ведь вместо сострадания нужны законы и правовые акты,— продолжает эксперт.— В итоге все французское правовое регулирование положения инвалидов — по сути, результат работы одного человека, Жака Ширака».
Проблема правового положения инвалидов остро встала в Европе после Первой и Второй мировых войн. Уже тогда стали появляться ассоциации инвалидов, которым постепенно удавалось признать за собой те или иные права,— напоминает Керруми. Но первый закон, N75-535, всесторонне регулирующий положение инвалидов и обязанности общества по их интеграции, появился только в 1975 году — через год после того, как Жак Ширак впервые стал премьер-министром страны. В 1987-м правительство Ширака, ставшего премьером во второй раз, обнародует закон N87-517, регулирующий трудоустройство инвалидов и обязывающий средние и крупные предприятия нанимать не менее 6% сотрудников с ограниченными возможностями. Наконец, во время второго президентского срока Жака Ширака, французский парламент одобряет закон N2005-102 от 11 февраля 2005 года «О равенстве прав и шансов, участии и гражданстве лиц с ограниченными возможностями». В нем подробно оговариваются, например, права детей с ограниченными возможностями учиться в обычных школах, права инвалидов голосовать (например, с помощью электронного голосования), устраиваться на работу, пользоваться услугами госсектора и финансовой поддержкой со стороны государства (базовая пенсия по инвалидности во Франции составляет с 2012 года €776 в месяц). «В итоге, люди в инвалидных колясках практически везде могут требовать равноправия»,— резюмирует на прощанье Керруми.
Многое делается для интеграции детей: в 2010-2011 учебном году более 200 тыс. детей-инвалидов учились в обычных французских школах; это на треть больше, чем в 2005-2006-м.
У Французской ассоциации глухих нет номера телефона. На их официальном сайте в разделе контакты строчкой ниже адреса — нули. Зато на главной странице портрет молодой девушки. Софи Вузело 24 года, и она не слышит с рождения. Она рано выучилась читать по губам. Речевой аппарат в норме, и Софи может говорить. Речь для нее — набор движений горловых связок. На личной странице Софии в интернете — одни благодарности людям, с которыми ей довелось работать.
В 2007 году Софи стала первой глухой участницей конкурса «Мисс Франция» и получила корону вице-мисс, недобрав всего один голос жюри. Между тем народное голосование присудило победу ей. В финале конкурса вдруг оказалось, что сурдопереводчица, дублировавшая речь девушки, не понимает ее. Тогда Софи взяла микрофон: ей удалось ответить на вопросы ведущего самостоятельно. На номера для голосования обрушился шквал звонков и SMS: свою поддержку Софи выразили более 500 тыс. французов.
Сейчас она продолжает работать в модельном бизнесе и постоянно находится в разъездах. Мы договариваемся с мамой Софи, которая выступает продюсером дочери, что попробуем побеседовать по Skype. Оказывается, что видео недостаточно четкое, чтобы читать мои вопросы по губам,— и я дублирую их в переписке. И приходится разговаривать одновременно: с мамой — вживую, а с Софи, которая улыбается в веб-камеру,— еще и письменно. Софи печатает быстро, но ей хочется отвечать самой, и порой она заговаривает. Постепенно я приспосабливаюсь и разбираю ее чистый, но «прыгающий» по разным тонам голос. Софи рассказывает про конкурс, про новый крупный контракт с производителем оправ для очков (радуется, что он связан «с ее красотой, а не инвалидностью»), про фильм, в котором снялась в прошлом году (в русском прокате «Любовь — это для двоих»), предлагает прислать по почте книгу, которую написала о своей жизни (с условием вернуть после прочтения: ее быстро раскупили, и дома осталось всего несколько экземпляров). Делится впечатлениями о поездке в Южную Корею, где ее книгу перевели и издали, и о съемках в «Форт Байяре», где принесла своей команде три ключа. Смеясь, вспоминает, как после обрушившейся на нее славы, добилась, чтобы теленовости в час дня и в восемь часов вечера показывали с субтитрами. И теперь надеется, что фильмы в кинотеатрах будут с субтитрами. И что станет легче общаться в банках и больницах.
«Мы следуем простой схеме: надо помочь людям с ограниченными возможностями до, во время и после посещения музея. Это значит, что надо донести до них информацию, о тех возможностях, которые есть в музее и сделать все, чтобы они пришли к нам снова»,— говорит Мишель Ло Монако, курирующий в Лувре программы по работе с посетителями с ограниченными возможностям. Он рассказывает, что Лувр стал первым французским музеем, разработавшим комплексный подход к обслуживанию посетителей с инвалидностью. Музей начал адаптироваться под инвалидов еще в 1980-е годы при Франсуа Миттеране, когда во внутреннем каре бывшего королевского дворца встала стеклянная пирамида архитектора китайского происхождения Ио Мин Пэя. «Пэй родился в Азии, но учился и работал в США, где проблемам инвалидов уделяется большое внимание. Поэтому когда ему предложили подумать над модернизацией Лувра, ответом стала не только знаменитая пирамида, но и кардинально новый подход к повышению доступности музея»,— вспоминает Мишель. «Доступность» — основной термин социальных работников, и ее первый критерий — свобода передвижения на инвалидной коляске. В то время как парижское метро «доступно» на 60% (и то, речь идет только об эскалаторах), этот же показатель в Лувре достигает 97%. Помимо понятной системы функционирующих лифтов, музей может по специальному запросу выделить посетителю сопровождающего и дать напрокат кресло-коляску. Кроме того, в зависимости от типа инвалидности предусмотрены специальные экскурсии, проводимые, например, экскурсоводом, владеющим языком жестов. Для слепых и слабовидящих проводят и «объяснительные» туры по залам живописи и интерьерам дворца. В стоимость тура входят специальные тактильные схемы картин маршрута, выполненные из термокартона. На них угадываются силуэты персонажей, цвета: светлые участки картины остаются пустыми, а темные изображаются рельефом разной плотности. Черный веер «Большой одалиски» Энгра, адаптированную версию которой показывает мне Мишель, на ощупь оказывается бархатным.
В год Лувр посещает около тысячи специальных групп. «Это не полная статистика: одиночные посетители часто приходят самостоятельно со своими сопровождающими и не анонсируют свой визит»,— говорит Мишель. Две трети групп — дети и взрослые с нарушениями умственного развития, потому что они чаще живут в специальных центрах и приезжают оттуда организованно. Программы их посещения музея и адаптированные творческие мастерские разрабатывают психологи и психиатры.
Долгое время главной оставалась проблема доступа для самой уязвимой в музеях категории: слепых и слабовидящих. Как объяснить им, что такое итальянские фрески, Ника Самофракийская и легендарная Джоконда, не отступив от музейной заповеди «руками не трогать»? А вот как. В 1995 году один из залов, площадью примерно 80 кв. м, переоборудовали в тактильную галерею. Тематическая экспозиция скульптур и барельефов полностью обновляется раз в несколько лет. Мишель объясняет: за 16 лет они постарались продумать все детали. Вдоль стен протянуты специальные перила, которые помогают ориентироваться и не пропустить элементы экспозиции. Если на деревянном поручне встречается металлическое кольцо — значит, надо поднять руку выше, там будет крупно напечатанный комментарий, продублированный шрифтом Брайля. Правее расположена скульптура или барельеф. Точные копии произведений выполняются мастерами на заказ из плотного камня или прорезиненного гипса с добавлением мраморной крошки, чтобы сохранить ощущение натурального. Рядом — обязательно небольшая пластинка из настоящего мрамора, оникса или бронзы — чтобы понять, из чего был выполнен оригинал. Небольшие статуи расставлены на вертящихся подставках, чтобы их можно было потрогать со всех сторон. «На самом деле, получается, что именно слепые «правильно» смотрят скульптуры,— убежден Мишель.— Они воспринимают их в 3D, вникают во все детали под разными ракурсами».
Подготовка одной выставки может обойтись в €70-100 тыс. евро, включая стоимость изготовления копий. Деньги выделяются из собственных средств музея и из целевых пожертвований. При этом специальные экскурсии, которые готовит Мишель и его команда, стоят €4 с человека, хотя вход в музей для инвалидов и их сопровождающих людей бесплатный и без очереди. Вопрос оплаты тут символичен и принципиален: из отзывов своих подопечных мой собеседник знает, что за бесплатными предложениями мало кто гонится. Им важно, что дирекция музея готова считаться с их потребностями, а не брать на иждивение.
