Победитель ННД

Рубен Гальего — Разговор с выжившим

Разговор с выжившим. Интервью с писателем Рубеном ГальегоВ Израиле, в городе Ашкелон, живет писатель Рубен Давид Гонсалес Гальего, лауреат «Русского Букера». Живет с женой, Риной Гонсалес Гальего, и дочерью – десятилетней Софией, у которой диагностирован аутизм. У самого Гальего детский церебральный паралич – он может шевелить двумя пальцами, а также немного поворачивать голову – сохранились остаточные движения мышц плеч и шеи. Гальего написал три романа. Первый из них, «Белое на черном», был переведен на десятки языков, получил множество литературных наград и принес Гальего мировую известность. Книга была переведена и на иврит, однако в Израиле писателя знают мало.

В первом романе, как и во второй книге «Я сижу на берегу», описывается жизнь Рубена в советских детских домах для инвалидов. По словам самого писателя, в книгу вошло примерно шесть процентов от того, что можно было описать. Гальего объясняет, что писал только о ситуациях, в которых человек побеждает, и уже гораздо позже прочел у Виктора Франкла, что человек способен вынести лишь шесть процентов описания ужасов концлагеря – иначе просто прекращает воспринимать информацию.

«Я пишу о том, о чем не рассказывали после войны своим внукам. Те, кто выжили в концлагерях, – молчали», – говорит Рубен Гальего.

Шести процентов достаточно, чтобы понять, почему сирота-инвалид, по словам Гальего, «обречен быть героем или сдохнуть».

«Раньше думали, что дельфины такие прекрасные, что толкают человека к берегу, чтобы спасти. А потом выяснилось, что у дельфинов просто инстинкт – поддерживать на плаву любое теплокровное. И о том, что дельфины выталкивают тонущих на берег, мы знаем со слов тех, кто оказался с их помощью на берегу. Ты сейчас видишь перед собой живого 50-летнего человека с ДЦП. И можешь восхищенно перечислять мои награды и описывать, чего можно достичь с этой болезнью. Но тебе просто достался в собеседники выживший. Тот, кого дельфины вынесли на берег, а не в открытое море», – объясняет писатель.

«Секрет» своего выживания Гальего описывает так: «Я с раннего детства знал, что должен развивать в себе эмпатию, чтобы что-то получить. Я должен почувствовать человека, чтобы знать, даст ли он мне стакан воды или ложку, если я попрошу. А без воды и ложки не выжить. Я должен знать, как ты себя сейчас чувствуешь, устала ты или не устала, умная ты или глупая. И тогда я буду знать, на что я могу рассчитывать. Вот если ты мне сейчас дашь стакан воды, я выпью сразу полстакана. Потому что ты уйдешь, и доступа у меня к этому стакану не будет. А если я сейчас буду пить вино, я тоже сразу выпью полстакана залпом – не потому что я алкоголик, а потому что в детстве так привык пить воду. 50-летний дядька с детдомовскими привычками…»

Сюрреалистическая биография Гальего не раз описывалась им самим. Родители будущего писателя были студентами МГУ. Отец родом из Венесуэлы. Мать – Аурора Гальего, дочь Игнасио Гальего, генерального секретаря Коммунистической партии народов Испании. Когда Гальего было полтора года, его матери сообщили, что ребенок умер. С тех пор мальчик скитался по детским домам, а позже попал в «блатной» дом престарелых в Новочеркасске. Именно там в основном происходит действие романа «Я сижу на берегу» – второго романа писателя, за который он недавно получил в Монако премию «Золотая пешка» за лучшее литературное произведение о шахматах. Такую же пешку, но в другой категории, получил Гарри Каспаров. Тяжелая статуэтка стоит у писателя на полке, ему трудно больше нескольких секунд удержать ее в руках.

«Лучший роман о шахматах» описывает жизнь и смерть близкого друга Рубена – Миши. Некоторым читателям может показаться, что Миша – это то ли собирательный образ, то ли альтер-эго самого писателя. Но Гальего подчеркивает, что Миша, со скидкой на литературную обработку, был вполне реальным человеком. У Миши была миопатия. У Никиты Сафонова, переводчика из Ашкелона, которому Гальего заказал перевод романа, тот же диагноз.

Гальего жил в доме престарелых в Новочеркасске, пока не наступила «перестройка» и не появились волонтеры. Одна из них стала женой Рубена, таким образом будущий писатель оказался «на свободе», у них родилась дочь. Позже они развелись, Гальего женился второй раз, во втором браке у него тоже родилась дочь. О двух своих первых семьях писатель рассказывать не любит, говорит только: «Какой из меня мог быть муж сразу после детдома?» Гальего смеется, что для него «лихие 90-е» были отличным временем: «Вокруг все играли по правилам тюрьмы, все было по понятиям, все как в детдоме».

«На свободе» Рубен решил разыскать свою семью и стал писать письма в Испанию, его нашел некий режиссер, предложивший снять документальный фильм о поисках матери Гальего. По словам писателя, фильм больше напоминал реалити-шоу о том, как сын ищет маму, поскольку авторы фильма давно нашли Аурору Гальего, но скрыли это от Рубена.

«Перед встречей с матерью мне сказали, что в кафе сейчас войдет женщина и ударит меня топором. Или выльет мне кислоту в лицо. Но ты, говорят, не бойся, мы тебя защитим. Заходит женщина, садится. Я смотрю – образование высшее, языки знает, учительница или профессор. Я говорю ей по-русски: «Тебя снимают скрытой камерой». Она, конечно, устроила съемочной группе скандал, объяснила им все про журналистскую этику и так далее. А я, конечно, понял, что никуда не уеду».

Аурора Гальего в то время жила в Праге и работала журналистом на «Радио Свобода». Историю своей жизни в Европе Рубен Гальего позже описал в начале своего третьего романа «Вечный гость». Живя с матерью, Гальего собрал в свой первый роман «Белое на черном» записи, описывающие его жизнь в советских детдомах. Но книга не только про это.

«Я думал, что все люди, которые будут меня читать, читали когда-то те же книги, что и я. И когда они прочтут эту книгу, они подумают: «Я такой же, как Рубен». Так оно и вышло. Я получал множество писем и беседовал в разных странах с разными людьми. И многие говорят, что я описал именно их детство. Ты видишь ходячего, здорового, прилично выглядящего человека, и не знаешь, что у него в голове. А у него в голове может быть травма хуже моей. Но мне легче, потому что всем видно, что я в колясочке, а он идет себе с портфельчиком, и мы не знаем, в какой трагедии он живет… Я был абсолютно уверен, что мои читатели такие же, как я. Я, конечно, не знаю, на каком газоне ты выросла, но это описание обычной жизни».

В Праге Рубен решил сделать себе электрическую коляску по своему проекту.

«Каждый человек, в зависимости от степени интеллекта, может придумать себе коляску. Поскольку я не могу сам сидеть, мне нужна коляска, которая даст мне возможность переносить себя в горизонтальное положение. Коляска-экзоскелет. Стандартное положение спины в коляске – 60 градусов, а мне нужно было 180. Это технически очень трудно сделать. Я нашел мастера-чеха, который жил в Мюнхене, где вместе с немцем-инвалидом они открыли мастерскую для производства альтернативных колясок. Этот мастер со мной сначала долго торговался –говорил, что больше 165 градусов не сделает, потом согласился на 167. А потом все-таки сделал 180. И все мои последующие коляски были уже копиями той, первой. Так что я сам себе Буратино – какую коляску спроектировал, в такой и живу».

Сидеть Гальего самостоятельно не может, но сидеть ему необходимо, поэтому, как он рассказывает, он запускал на компьютере игрушку и играл в нее часа по четыре подряд – чтобы привыкнуть к сидячему положению, которое позволит ему быть более «социально приемлемым».

Признание в стремлении к социальной приемлемости редко можно услышать от писателя, но для Гальего это средство выживания.

«Если ты социально неприемлем – ты попадешь в изоляцию, и тебе не дадут воды. Конечно, тебе ее будут подносить по часам, но и памперс тебе будут менять по часам. А не попадешь в изоляцию – сохранишь возможность контролировать свой мочевой пузырь и ходить в туалет, когда тебе надо. Иначе – пролежни. А пролежни – смерть. Большинство инвалидов, даже в богатых странах, умирают именно от пролежней».

Про себя Гальего говорит, что он в полуизоляции. Писатель женат в третий раз. Рина Гонсалес Гальего – гражданка США, юрист, проходившая военную службу в Ираке, выучилась в Израиле на сварщика. В настоящее время по этой специальности не работает.

«Меня часто спрашивают – как это я такой в коляске, а у меня третья жена. Но я уже говорил, что у меня уровень эмпатии просто выше. А кто не хочет мужа, который тебя понимает? Это ведь уже полдела. Что лучше – ручки и ножки, или чтобы понимал? Я тогда жил с мамой и сестрой в Германии, жениться я, конечно, ни на ком не хотел – понимал, что никуда не гожусь и просто испорчу женщине жизнь. А мне начала писать девчонка из Америки. И оказалось, что у нее в планах Афганистан. А я подумал, что я всяко не хуже Афганистана, со мной еще можно в живых остаться. Она пять раз летала ко мне в Германию, а потом, как нормальная американка, сказала: «Билеты дорогие, давай лучше женись»».

Рубен женился на Рине и уехал в США, у них родилась дочь София, у девочки был диагностирован аутизм. Рина и Рубен объясняют свое решение репатриироваться по-разному.

«Если человек беспомощный, пусть лучше ее опекает ее народ. Я помню, что стало с еврейскими инвалидами в Европе 30-х. Евреи-инвалиды уязвимы вдвойне. Пусть она будет уязвима хоть в чем-то одном», – говорит Рина.

«Израиль – единственная страна в мире, где умеют так хорошо работать с аутистами. А у меня жена еврейка – где я должен еще жить? Я не могу смотреть, как ребенок целыми днями молча смотрит в стену и раскачивается. Я прочел, что именно в Ашкелоне есть знаменитая школа «Мааян Сара», где работают с аутистами», – говорит Рубен.

В «Мааян Сара», как рассказывают супруги Гонсалес Гальего, зачли два года образования в американской школе за три месяца здесь, и «еще переоценили американских педагогов».

«Тишина в доме, где растет маленький ребенок – это самое ужасное, что я в жизни пережила», – это слова Рины.

Рубен: «А здесь София сказала мне, наконец: «Шалом, аба» («Здравствуй, папа»)».

Позже оказалось, что переезд в Израиль помог не только Софии. В ашкелонской больнице «Барзилай» писателю сделали сложнейшую операцию, которая, по словам Гальего, кардинально изменила качество его жизни.

Вы живете в Ашкелоне, под постоянными обстрелами. Как вы с этим справляетесь?

У меня есть защищенная комната. А в остальном я здесь в большей безопасности, чем на улицах любого другого города. Да, у нас не очень дружественные соседи, но когда ребенок сидит, смотрит в стену и ничего не говорит – страшнее этого ничего быть не может.

В Европе и в США вы известный человек. Как выглядит ваша профессиональная жизнь здесь?

Я писатель, и моя профессия – беседовать с людьми. И как писатель я в Израиле никому не нужен и отрезан от здешней писательской среды. Но и здесь раз в несколько месяцев я читаю лекции в школах или где-то еще.

К тому же, поездив по разным странам, я стал экспертом во многих вопросах, и ко мне часто обращаются за консультациями. Например, я знаю все типы существующих на земле автобусов – и с пандусами, и с платформами. Например, если пандус гибкий, я могу съехать с него на большой скорости, вылететь из коляски и упасть затылком на асфальт. Так со мной в Мадриде было. В США я перевернулся, когда меня понесла толпа, и долго пробыл в больнице. Это все житейские вещи – за свободу приходится платить. В Израиле нет автобусов с платформами, но здесь мне дали машину с платформой для коляски.

Вы в одном интервью сказали, что корень всего зла – в разделении и классификации. А разделение и классификация бывают необходимы?

Во-первых, все люди в принципе разные. Вот ты привыкла структурировать, потому что всю твою школьную жизнь у тебя были ручка и бумага. У меня тоже были ручка и бумага, но если бы я попробовал структурировать мысли с их помощью, это было бы глупо и неинтересно, я медленно пишу. Я натренировал себя делать это в голове. Но я же не осуждаю тебя за то, что тебе нужны записи.

Но и сегрегация бывает необходимой. В 18-ти километрах от меня живут соседи, которые хотят, чтобы я умер. А я хочу жить.

Вы о палестинцах?

Нет такого народа. Есть арабы. Как быстро сюда добралась политкорректность. Я говорю: «Какой красивый город построили евреи». А мне говорят: «Так нельзя говорить. Надо говорить – израильтяне». Знаете, у меня есть статья об эскимосах (реакция Рубена Гальего на принятие Закона о национальном характере государства, эта глава есть в книге «Вечный гость» – прим. редакции), которая доказывает, что эту страну вообще построили эскимосы.

Я против политкорректности. Меня не оскорбляет название «инвалид-колясочник». Заменить слово легче, чем изменить отношение. В Штатах, например, работать с аутистами не хотят, но зато слова меняют постоянно. Изменят слово и говорят, что провели работу. Что дешевле – найти новое слово или построить школу?

Мне кажется, всякий писатель против политкорректности. Писатели в некоторой степени ответственны за язык. Когда я был в первом классе, в моем первом детдоме, всех первоклашек собирали на уроки в одну комнату. У нас была учительница, которая еще носила пенсне, и она 1 сентября нам сказала: «Дети, ради того, чтобы вас обучать, я выучила эту новую большевистскую грамматику. Поэтому, пожалуйста, запомните на будущее первое правило русского языка. Язык нужно использовать в том виде, в каком вы его изучали в школе.

Если разделение и классификация – корень любого зла, разве политкорректность – не один из способов убрать барьеры?

Нет, это иллюзия снятия барьеров. Барьеры убираются иначе. Вот у меня раньше пандус был неудобный, а потом его залили цементом, и теперь я гладко по нему съезжаю. Вот это называется убрать барьер. А речевых барьеров нет.

Насколько вам сейчас нужны детдомовские инструменты выживания?

На сто процентов. Какой из меня будет муж, если я не буду знать, что чувствует моя жена? Фиговый будет. И писатель фиговый, и собеседник, и отец.

А как вы относитесь к премиям? Вы когда-то говорили, что категорически не хотите, чтобы вам присудили «Букер десятилетия».

Как правило, к разным премиям и наградам я отношусь довольно поверхностно, потому что часто их раздают случайно, и это мало о чем говорит. Но вот у меня на полочке стоит «Золотая пешка». И у Каспарова такая же стоит. А ты подумай, откуда Каспаров и откуда я – да практически из Брянского леса. Кроме того, если называть вещи своими именами, я умственно-неполноценный человек, потому у меня просто-напросто нет куска мозга. Для интеллекта есть множество препятствий. Тем не менее, у меня стоит на полочке такая же награда, как у Каспарова. Ты беседуешь с выжившим.

Беседовала Алла Гаврилова

http://www.newsru.co.il/

Related posts

4 Comments

  1. Алекс

    Я читал о нем в другом месте-он не умеет сидеть и двигаться, потому, что когда-то в детстве советские оборотни в белых халатах подрезали ему связки на конечностях.

    Reply
    1. Станислав

      если бы не советская медицина он бы вообще не выжил, благодаря советскому обществу он получил право на жизнь, вопреки капиталистическим ценностям

      Reply
      1. Viktor

        Заблуждаетесь. Я знаком с Рубенон Гальего, и спрашивал его об этом. Рубен уверен, что выжил как раз вопреки советскому обществу, а не благодаря ему. Никакого лечения не было априори, его оставили на выживание в доме инвалидов. Сейчас он прекрасно уживается в ценностях капиталистической страны, и пожелаем Рубену долгих лет жизни.

        Reply
  2. Alex Kohn

    Родиться инвалидом в СССР уже само по себе было трагедией.
    А быть преданным при рождении своим государством и разлученным с собственной матерью инвалидом-это трагедия в трагедии.
    Это уже готовый сценарий для хоррора.

    Reply

Leave a Reply

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.