Анна Бахур, художница и мама, не похожая ни на кого, живет в маленьком белорусском городке. Как и во многих других маленьких белорусских городках, жизнь здесь вертится вокруг железнодорожной станции, памятника Ленину и «нового магазина, который недавно открыли в центре».
Анна контрастирует со своим городом: она живёт на другой скорости, в ней есть хороший такой юношеский задор и «рыжая» яркость.
— Я рыжей всегда была, — рассказывает Анна, пока мы идём к её дому, — Но хочу цвет ярче! А красители эти все слазят с меня, и хоть ты что! Может, краску, какой дома красят, попробовать? Эта точно не слезет — и укладка всегда будет!
У Анны отменное чувство юмора. И, когда она громко смеется, на неё обращают внимание прохожие.
— Анна, — спрашиваем мы. — А бывает так, что случайные знакомые или дети на улице задают вопросы, почему вы не похожи на других?
— А то ж! Бывает! — пожимает плечами Анна. — Я тогда говорю: «Будешь плохо себя вести — тоже таким станешь».
И удовлетворенно, но абсолютно беззлобно улыбается своей шутке. Перед собой Анна толкает коляску с маленьким… хотя нет, совсем даже не маленьким, а крупным, здоровым и очень деловым Костиком. Костику чуть больше года, но он уже немного говорит, резво бегает по дому, знает героя мультика по имени Диего и даже пытается помогать маме в уборке. После его помощи иногда требуется дополнительная уборка, но какая уж тут разница.
— Золотой мой парень! — с умилением говорит Анна, наблюдая за Костиной деятельной вознёй.
Перед высокими бордюрами и заходя в подъезд, мы предлагаем Анне помочь с коляской. Естественное вполне предложение — если его не сделать, любая мама имеет право обидеться.
Но Анна решительно пресекает наши попытки помочь. Всего раз затормозив на улице, мгновенно реагирует: «У меня тапок с ноги слетел, всё хорошо. Я справляюсь! Так и напишите!». Поднимая коляску, оборачивается: «Видите, как могу? Напишете?».
Пишем: Анна справляется.
Почему для неё так важно, чтобы мы это написали? Потому что, когда Костик родился, его хотели забрать. Из-за того, что за Анной и её мужем Анатолием закреплено казенное определение «инвалид первой группы». У Ани — врождённая аномалия развития конечностей, у Толи — ДЦП.
Отвоевав ребенка, Анна с особой для неё значимостью говорит: «Я мама». Но мы-то помним, что до материнства она была художницей. Точнее, не была, а остается. Поцелуй, который Бог дарит человеку, наделенному талантом, стереть невозможно.
Пока мы пьем кофе, Анна чистит и нарезает картошку для супа — да так ловко, что мы, бесхозяйственные, завидуем, кормит Костика — а он свободной рукой «кормит» свой столик, и быстро отвечает на наши надоедливые вопросы о предназначении художника, судьбе, которая сводит родных людей, и стране, в которой мы живём.
— Ник Вуйчич говорит, что осознал свою инвалидность в 10 лет и хотел покончить с собой. Когда и как к вам пришло понимание того, что вы особенная?
— Этот Ник Вуйчич (у Ани звучит по-свойски, как «Никулич» — и это прекрасно — прим. ред) дурак какой-то. Вы меня простите. Не может ребенок в 10 лет захотеть что-то с собой учинить. В детстве о таком не думаешь, жизнь любишь! Да и вообще… Вот как он так рано всё про себя понял? Я вообще думаю, что он подманывает.
Я поняла, что инвалид, когда мне 12 лет исполнилось. Не расстроилась! Так подумала: «Ноги-руки всё равно не вырастут, что ж тут слёзы лить».
Только было обидно очень, что к другим детям в интернат приезжают, а ко мне — никто. Потом узнала, что мама пыталась от меня избавиться, когда беременной была, но не смогла дело до конца довести… Не хотела бы я это знать, если по правде.
— А был в детстве кто-то, кто о вас заботился? Не формально, а от души.
— Софья Александровна! Она как воспитательница и как мама нам всем была. Мы вокруг неё — как те «куранятки» вокруг курицы. Тепло с ней было, спокойно так, хорошо на душе. Мы с ней и сейчас общаемся, ждём её в гости к Костику!
— А какой у вас в детстве характер был?
— Ой, тяжелый! Вредничала я очень. Меня трудно было и урезонить, и утешить.
— Не говори, а то и Костик такой будет! — вставляет муж Анатолий.
— Так поздно! Уже передалось! — смеется Анна. — Узнаю себя в Косте. Этот свой характер уже умеет показывать. Ну, ничего, зато его не сломаешь.
Ругать его не буду, бить не буду. По себе знаю: сколько меня ни наказывали, слушалась только Софью Александровну. Потому что она правильные слова для меня знала…
Так и я с Костиком — говорить буду.
— Из всех ваших поступков, что в детстве и юности совершали, какой самый отчаянный?
— Побег из интерната! Восемнадцать лет мне было, когда сбежала. Маму искать поехала… Подсмотрела адрес в свидетельстве о рождении. Что творила — сама не знала…
— Пожалели?
— Неа! Ни о чем никогда не жалела. Но встреча у нас с матерью, конечно, как у чужих получилась. Я ж как думала? Может, она боялась, что не справится со мной. Может, молодая была, глупая — и стыдно теперь, что ребенка бросила.
Ничего такого! Взрослая женщина, оказалось, другие дети есть… Она так посмотрела на меня сверху вниз… И поняла я, что зря приехала. И что больше не надо нам разговаривать и встречаться.
Отца тоже нашла! Похожи, как те копии, с ним. Только он всё удивлялся, что я рыжая такая… Он брюнет. Так, а что мне сделать? Перекраситься что ли, чтоб рыжей не быть?
Пожила у него чуть-чуть — и уехала. Так ждала, так ждала, что он мне хоть что скажет на прощание. Вот не передать! Ничего не сказал. Билет в зубы — и поехала…
— Вернулись в интернат?
— Аж через три месяца! Путешествовала по стране нашей. (смеется)
— Да вы отважная! Что за турне у вас было?
— А везде была! Всю карту белорусскую объехала, всё посмотрела. Страшно было? Да неее, не страшно. Кто на меня нападёт? Что с меня брать, кому нужна?
Просто я умела с людьми сдружиться. Вот разговоришься с кем в поезде, тут — улыбнешься, там — поможешь. А потом говоришь: «А пусти на одну ночь переночевать — завтра уеду!». И пускали — с добрым сердцем. Ну и я, с добрым сердцем, жила. Так и каталась… Ой, хорошее время было!
— А рисовать когда начали? Не в этот бунтарский период?
— Нет, много раньше. Если так подумать — с рождения что-то калякала-малякала. Сказать, чтоб помогал кто, не могу. Самоучка я. Работала, работала, работала — и получалось… Само собой как-то.
— Выходит что, талант?
— А кто его знает! Может, в роду кто рисовал — «прапрапрабабушка» какая. Или от Бога… Не знаю, в кого я удалась и перед кем в долгу. (улыбается)
— А хорошие картины — это какие?
— Такие, чтоб человек посмотрел и подумал: «О, это моё! Узнаю! На меня похоже…». Чтоб отзывалось ему. Я вот рисую по чувствам и хочу, чтоб это понятно было, когда на картину смотришь. Если картина смурная, туманная, значит мне грустно было. Если яркая, солнечная, значит мне было хорошо. Но людям это не надо, мне кажется… И денег на картины нет, и компьютерная графика эта теперь везде. Дешево и сердито, как говорится. Зачем оно, рисование это?
— Ну, как зачем? Для души.
— Так, а что толку для души, когда не покупают ничего? Краски и холсты окупить не могу.
(Анна печалится, и это заметно, хотя она виду не подаёт).
Я вам сейчас покажу, что мы придумали… Вот такие чашки делать — с моими рисунками. Так дешевле получается. А вот будут их покупать? Надо это кому? Как думаете?
— Думаю, надо.
— А я вот что-то сомневаюсь…
— А давайте вспомним, когда не сомневались. Какой была первая работа, после которой поняли — «да я ведь художник»?
— Так она висит у меня дома, пойдём покажу. Вот… Образ Христа. В тринадцать лет эту картину нарисовала. Я знаете, чего ей так гордилась?
— М?
— Потому что никто не знает, как он выглядит, Иисус. А я нарисовала, каким его в своей душе вижу. Понимала, что, ну, бородатый должен быть, волосатый… Но это ж не главное. Главное — в глазах, в свете…
— А вообще, рисуете портреты?
— Могу! Это легко — человека похожим нарисовать. Но душа не лежит! Я только пейзажи серьёзно люблю. Когда спрашивают «что, Анна, вас вдохновляет?», говорю: «Природа!».
Думаю, на природе меня и хоронить надо. И чтоб никаких памятников!
— Вы не стремитесь к фотографической точности, верно понимаю?
— Да я могу так, чтоб как под копирку! Но мне не интересно. Хочется фантазию включить, чувства свои. Если фотоаппараты давно есть, на что такие картины — один в один?
Хотя вот в Дании мне говорили, что я этот… Художник-реалист. Ну, то есть, очень похоже на правду рисую. Если с их художниками сравнить — может, и так. Они там заграницей любят краску взять и развозюкать по холсту, как тряпкой по полу. Как по мне, это тоже не искусство. Должна быть серединка какая-то между фотографией и наляпанной краской этой.
— А какое-то название у стиля, в котором вы рисуете, есть?
— У картин моих, в смысле? Нет, я названия для картин не придумываю. Не моя это работа! Я это Толе (мужу) поручаю. Вот он ходит с неделю иногда, смотрит, думает, а потом выдаёт — так и записываем. Ему нравится названия придумывать. (улыбается)
— Хорошо. А вам из названий ваших картин какое самым интересным кажется?
— «Слепота»! Самая моя любимая работа. Я её для интерната рисовала, потом — в подарок… А после и для себя сделала. Чтоб не быть как тот сапожник без сапог. Ведь, когда ты художник, всё раздаёшь, а себе оставить ничего не можешь…
Почему полюбила так? Потому что поняла, как это — быть слепым. Опыт на себе провела: завязала глаза и так по квартире ходила. Темнота… Страшно! Чашку свою не найдешь.
А слепые находят… Что-то они чувствуют, понимают — то, о чём мы не знаем. Им дорогу свой какой-то свет освещает… Это я и нарисовала.
— А расскажите, как вы в Данию попали?
— Это всё Дэн! Он в организации состоит, которая гуманитарку (гуманитарную помощь — прим. ред) из Дании в Беларусь привозит вот уже 25 лет. Ой, что они нам только ни привозили! И игрушки, и конфеты, и одежки… Мы во сне такого не видели!
Ну, надо ж что-то иностранцу показать, который столько хорошего привез? Вот директор и рассказал про меня. Мол, хорошо наша Аня рисует. И работы показал. Детские какие-то, как те мультяшки, что Костик смотрит. А Дэну понравилось, и он меня в Данию пригласил — жить в семье и учиться рисованию.
— Ну и как там — в Дании?
— Знаете, что хочу сказать? Идеально. Рай.
— Почему?
— Хорошо там очень, люди добрые, открытые. Живут они по-другому, думают по-другому, смотрят на тебя по-другому. У нас много обозленных каких-то! Не все, конечно, не все! Но много. И я думаю, это из-за денег. То их нет, то вот вообще — поменялись…
А ещё в Дании за чистотой следят, за уютом. Стараются, чтоб всё вокруг красиво было! Вот Дэн — у него и собаки, и свинки, и лошади — а двор блестел всегда. Меня на экскурсии возили, и я заметила: все домики, как игрушки. Во двориках — фигурки красивые. Парков много, аттракционов — есть куда сходить, что посмотреть!
Другое дело: и в Беларуси можно же так сделать, верно? Люди у нас хорошие тоже есть. Главное, чтоб воображение было и желание делать по совести, а не тяп-ляп.
— Было в Дании хоть что-то, что вас смутило?
— Люди там болеют очень! Много больных на улице! У нас, мне кажется, столько нет. Ну, я не вижу, по крайней мере.
— Это, наверное, из-за того, что они химию едят всякую, — замечает Анатолий.
— Наверное, — соглашается Аня. — Но они там не сдаются и не злятся на других! Я этому у датчан научилась: плохо тебе, не плохо — ты улыбайся и иди себе вперёд!
— А природа, которая вас вдохновляет, где красивее?
— Нет, ну так нельзя сказать. И там, и тут — везде природа красивая. Одно что: море и горы там есть. Вот залезешь на гору — и дышится свободней. И хочется кричать прямо: «О, я весь мир вижу!». (смеется)
— А правда, что могли в Дании остаться — и не захотели?
— Да неправда! Если б кто предложил — осталась. Ради жизни хорошей! Там никто не меня пальцем не тыкнет и не спросит, чего я такая.
Но теперь у меня Толя и Костя есть. Так что я и здесь счастливая.
— Смотрите! Вы смотрите, он сам ест! — отвлекается Аня. — Сам ложку держит, сам за собой салфеточкой вытирает. Вот вы видели такого золотого ребёнка?
— Про Костю поговорим ещё. А вы расскажите, как с мужем познакомились?
— Расскажу! Вам, молодым, надо учиться.
С Толей нас друзья познакомили в 2000 году. Ну, «здравствуй-здравствуй» — и разошлись ни с чем. А в 2006 знакомые наши общие говорят мне: «Надо нашему Толику бабу найти». Я аж растерялась. Говорю: «Где ж я ему тую бабу найду?!». Ну, подумала-подумала и вспомнила, что есть у меня знакомая в доме-интернате. Неплохая женщина вроде…
Приехали к ней с Толей, познакомила их. А она давай «ляпать»! Сначала говорит: «Я люблю вкусно поесть». А потом вообще заявляет: «Я старая, больная женщина!».
Ооо! Думаю: ну, ты дурная и правда! Такая грамотная женщина — и так подвела меня.
Напугала она Толю… И пришлось мне невестой быть! (смеется)
Звонил-звонил мне всё, голову дурил… Потом встречаться стали. После говорит: «Хочешь — живи со мной, будешь хозяйкой». Я согласилась, только условие поставила: «Если что не так пойдёт — расходимся, и не держи меня». Полтора года пожили — и потянули нас за уши в ЗАГС. (смеется)
— Какой свадьба была?
— Я хотела тихую, местячковую. А Толя — чтоб запомнилась. Вот она и запомнилась…
А запомнилась чем? Тем, что многие, кто пришел, «нахрюкались», а у десертов и курицы руки-ноги появились — и они пропали со стола. Я не в обиде на гостей, но сильно удивилась. (смеется)
А ещё запомнила, что Толе такие вот тосты говорили: «Мы тебе маму заменили, всю душу отдали» — а он и в слёзы. Думаю: «Ой, Толя, лучше б ты напился, чем реветь, как на похоронах».
Зато на второй и третий день на природу поехали, с родными Толика повидались. Вот это отлично было! В сто раз лучше, чем та «золотая» свадьба.
— Когда узнали, что Костя появится, счастье было?
— Я, знаете как… Ждала очень, но не надеялась. А когда узнала, что беременная, так обрадовалась, что слов не было! Пришла к гинекологу, а она меня сразу в Брест отправила. Там говорят: «Надо аборт делать!».
Я как услышала — чуть сердце не остановилось. Как так: аборт?
Говорю: «Почему? С ребёнком что-то?». Ответ: «Нет, но вы его не выносите, не родите». Я — в слезах вся: «Да вы что! Я столько лет ждала его! Выношу, рожу… Не буду делать аборт!».
Ну, говорят, пиши заявление, что сохраняешь ребенка под свою ответственность, с угрозой для жизни. Я и написала.
Беременность развивалась очень хорошо, все девять месяцев — на ногах, чувствовала себя здоровой. Но рожать не разрешили — делали кесарево.
Только отхожу от наркоза и узнаю, что надо отказ от ребёнка писать… Что ему опекуна назначать будут. «А если не найдете опекуна, — говорят, — ребенка в детский дом отправят».
Чтоб я, которая в интернате выросла, от своего ребенка отказалась? И какую-то чужую тётю ему мамой назначила? Да ни в жизни!
Что я сумасшедшая что ли, с головой у меня не в порядке? Так проверяйте меня! Даже алкоголикам дают шанс своих детей вырастить, а нам с Толей из-за того, что мы инвалиды, давать его не хотели.
Ой, сколько меня с ребенком в больнице продержали! «Не выпустим, пока не примем решение». Я даже спать перестала совсем. Только задремлю — подскакиваю: кажется, что Костика у меня забрали.
Целый месяц эта песня продолжалась! Меня проверяли, Толю проверяли, квартиру проверяли. Собаку нашу пришлось в деревню отдать, чтоб не говорили, что мы не справляемся. А она нам как родная была, член семьи…
Спасла нас Марианна Щеткина, наш министр соцзащиты. Приехала, посмотрела на меня и сказала: «Нельзя забирать ребёнка у такой мамы». И ровно на Яблочный Спас пришла бумага, что Костик остаётся с нами.
— Что для вас главное в воспитании Кости?
— Не обманывать его. Психику ему не нарушать! Знаете, как мамы, бывает, делают? Ведет себя плохо ребенок, а они ему: «Ах ты так! Я тогда ухожу». Я так никогда не говорю, зачем мне его пугать, зачем так делать, чтоб он мне не верил.
Нянечка, которую нам дали от государства, попробовала так его обмануть один раз. Думаю: Костик, не поддавайся! А он и не поддался! Она ему: «Ухожу». А он ей машет ручкой, мол: ну, иди, пока-пока! (смеется)
— Не могу не спросить: хватает средств на малыша?
— Так, а чего бы их не хватало? Я вот не понимаю мамочек, которые жалуются всё время. Если тебе те два миллиона, что дают, на маникюры-педикюры нужны, тогда да, конечно. А на ребенка их хватает! Я сама мяса не ем, а Костику всё покупаю — и индюшку даже! И памперсы покупаю, сколько нужно, и бельё. Одет он у меня, как красавчик, правда?
— Правда! А хоть какой доход от продажи картин у вас есть?
— Да нет. Все просят только, чтоб подарила… Я и дарю. Мне не жалко, только вот такой случай был — до сих пор чуть-чуть обидно. Человек попросил картину в подарок — и выкинул. Пошла мусор выбрасывать и нашла на помойке… Сердце кольнуло: достала её, отряхнула и забрала себе. А потом хорошему человеку отдала — теперь в добрых руках моя картина. (улыбается)
Я дура, наверное, каких поискать. Всегда «забесплатно» работаю.
— Не обидно, что нет у народа тяги к искусству?
— Да ну! Чего обижаться? Сейчас мне не до того: вся в Косте вот. А как пойдёт в садик, снова начну рисовать — пусть для себя только. Зато сама себе хозяйка!
Плохо другое: работы в нашем городе для инвалидов нет. Ни мне, ни мужу не устроиться. Но будем справляться как-то! Кружки вот штамповать… Главное, друзья из Дании обещали Костику помогать, если трудно станет. Так что, всё у нас хорошо будет!
— Откуда вы этот оптимизм берёте?
— Так некогда духом падать! Да и незачем. Я это поняла, пока те три месяца по Беларуси колесила. Насмотрелась на разных людей, на то, как живут они, и поняла: кто хочет плакать, то всегда причину найдет. И руки будут, и ноги будут, и деньги будут — а счастья нет. Не хочу ни за кем судьбу повторять, живу, как умею… И счастлива!
https://lady.tut.by/
