Катерина Гордеева о том, почему все слова у нее закончились. И что с этим делать. Через длинный питерский двор я тащусь за Костей Шавловским. Он ведет меня смотреть на центр «Антон тут рядом», в котором помогают шестидесяти питерским аутистам обрести точку опоры в жизни.
В прорезе синего неба над двором, редко каркая, мечутся вороны. Большая воронья клякса разлетается прямо у носка ботинка. Мы с Шавловским курим. Сигарета, чтобы потянуть время. Я не слишком хочу идти в центр. Помогать или обещать помощь хорошо, когда у тебя есть хоть немного собственных сил. У меня нет.
Как у многих сейчас. Тех самых, кто просит прекратить разговор, в котором вдруг возникают слова «Путин», «война», «Крым», «Украина». А теперь еще «Славянск», «Донецк», «Одесса». Целый список непереносимых слов.
Подруга написала письмо: «Я задыхаюсь. Не могу разговаривать, не могу найти слов. Мне плохо от своей немоты. От своего косноязычия и неубедительности. Я вижу, как хорошие, добрые люди, которые тут, рядом, обработаны гербицидами. Ядом. Они не виноваты, что попали под обработку. Они верят, что знают, где добро, а где зло». Я несколько раз перечитала это письмо и ничего не ответила. Заразная немота.
Я думаю об этом письме, куря с Шавловским подряд третью сигарету в звенящем синевой и холодом питерском дворе. Костя работает редакционным директором «Сеанса», а недавно стал членом правления фонда «Выход в Петербурге». Этот фонд, созданный, чтобы решать в Питере проблемы людей с аутизмом, возглавила Любовь Аркус. Два года назад она сняла фильм «Антон тут рядом» про аутиста Антона Харитонова. Фильм и все, что во время съемок и потом стало происходить в жизни Аркус и вокруг нее, как мне всегда казалось, не должны были оставить ей силы ни на что другое. Но она умудрилась где-то внутри себя найти их еще немного и построить центр, на содержание и развитие которого, впрочем, ни у Аркус, ни у кого другого денег нет. А это 24 миллиона рублей в год, почти миллион долларов. На тех, кто не сможет выздороветь и, однажды встретив вас на улице, пожать руку: «Спасибо, вы спасли мою жизнь».
Ну отваливаются у фондов спонсоры, новых найдут. Тем более скоро война, а в войну народ должен терпеть лишения. Да?
В общем, я иду смотреть на центр, которому не на что жить и сам факт существования которого в нашей жизни скорее чудо, чем закономерность.
Безвольно смотрю на быстро растворяющийся в утреннем воздухе сигаретный дым и думаю, что сейчас будет много детей, жизнь которых непростая, потому что они отличаются от взрослых, как, впрочем, и все дети, а эти еще дополнительно отличаются, потому что иногда смотрят в одну точку и подвисают, потому что не любят смотреть в глаза, потому что по-особому разговаривают, потому что… Ну потому что у них аутистический спектр расстройств. И, если повезет, у них в жизни будет школа, а потом все равно ничего не будет. Но вот удивительные люди удивительным образом построили для них центр. «Хорошо бы это хоть что-то изменило», — без особой надежды думаю я.
«Скамейку вот отмыли, — как-то внезапно продолжая тему ворон, говорит Костя. — Центр вон там, в подвале». Яркая дверь туалета сразу справа от входа. Малодушно за ней прячусь. Ну, думаю, пересижу чуть, а потом — к детям.
Детей не было. Были большие люди. Они ходили, улыбались, ругались, разговаривали, мыли руки. На кухне пахло карри. Повар в татуировках подбрасывает на огромной сковороде длинную зеленую фасоль. «Ребята, что готовят у нас, — веганы», — почему-то извиняющимся тоном сообщает Шавловский. В дальнем углу сидит Антон Харитонов. И хохочет. А повар в татуировках поругивает его за то, что Антон неважно чистит картошку.
В коридоре, в нескольких метрах от входа на эту кухню, табличка: «Иногда хорошо поплакать — это то, что вам нужно для роста». Я плачу, невидимая за спиной Шавловского. Мы идем дальше. Кто-то говорит: «Привет. Ты чистила зубы?» В первой из семи мастерских, отгороженной от остальных плотной занавеской («А если надо большое помещение — то все занавески раздвигаются», — радостно бубнит откуда-то справа Костя), делают войлочную ткань. Потом ткань сшивают двумя овалами и набивают чем-то шерстяным, потом пришивают глаза и полосы, потом — плавники. Получаются рыбы. В соседней мастерской делают глиняные горшки, но там никого нет.
В самой большой комнате центра, той, что за умывальниками и надписью «Каждый нуждается в тепле и свете», начинается коллективное занятие. Взрослые люди, мужчины и женщины, рассаживаются за столом, чтобы обстоятельно поговорить о своих проблемах. Я бы тоже хотела сесть вот так за стол и обо всем наконец со всеми поговорить. Стоит мне об этом подумать, взгляд утыкается в надпись: «Одинаково важно знать две вещи: как быть одному и как быть с другим». Кажется, в этот момент я в первый раз понимаю, что хотела бы остаться в центре. Или просто побыть тут рядом.
В мастерской рядом люди рисуют. Красивый блондин Антон Пинчук выводит на черном листе что-то замысловато остроугольное. «Что ты делаешь?» — механически спрашиваю я. «Рисую то, что у меня внутри», — отвечает он быстро. «Очень колючее». «Какое есть», — пожимает плечами Антон. Я теряюсь. Мне надо ехать. У меня еще с утра были запланированы дела. Поэтому я встаю и ухожу — и не прошу места возле Антона, и не сажусь рядом.
Все эти дни я жалею, что этого не сделала. Все эти дни, особенно когда кто-то в компании или дома за столом отчаянно трясет головой, умоляя остановить разговор, подразумевающий запретные слова и темы.
Коллега, поворачивая под стрелку на колом вставшее Садовое кольцо, вдруг говорит: «Представляешь, уже месяц не разговариваю с мамой. Нет, звоню по вечерам, спрашиваю: как себя чувствуешь, пила ли лекарства, какие-то бытовые вопросы. А говорить — нет, не говорим. Боюсь, что рассоримся вконец. Она сидит целыми днями вроде бы тут рядом, но далеко — перед телевизором, плачет. И совершенно туда погружается. Боюсь, я уже не смогу ее вернуть. Когда рассказываю, что все не так, как ей сообщают в новостях, она кричит и злится. И обвиняет меня в чем угодно. Как будто я виноват в том, что ей прямо в мозг вливают ложь». Я закурила в окно и ничего не ответила. У меня нет слов, чтобы об этом говорить, не знаю, куда они делись.
Жить стало не то чтобы как-то отдельно или специально трудно. Но такой бессмысленной жизнь, кажется, никогда не была. Нервы не на пределе, а их просто нет. Слов, чтоб поговорить, нет даже для тех, кто свой, родной, с кем разговаривали всю жизнь. От этой духоты становится физически плохо. Кажется, что грипп: ноги ватные, голова чугунная, предательские сопли.
За окном шагает счастливая колонна под лозунгом «МИР. МАЙ. ПУТИН».
Обычно от депрессии помогает возврат в рутинную жизнь. Что там у нас? Дети, за будущее которых со дня на день страшнее? Кино и сериалы, проскакивающие бодрой, не оставляющей воспоминаний картинкой? Работа, которой почти что и нет, а завтра не будет совсем? Теория малых дел, воплощенная в благотворительности, грозящей навернуться не сегодня, так завтра?..
Почти все мои друзья — в благотворительных фондах. Почти во всех благотворительных фондах на днях случатся экстренные собрания членов правления и попечителей. Потому что фонды не очень знают, как работать дальше. Крупные компании отменяют свои внушительные пожертвования в связи со сворачиванием бизнеса в России, что, в свою очередь, связано с санкциями Евросоюза, которые связаны… Дальше опять куча слов, тысячу раз уже говоренных. Ну действительно, при чем тут больные дети, когда КРЫМНАШ. Ну отваливаются у фондов какие-то спонсоры, ничего, новых найдут. Тем более что скоро война, а в войну народ, сплотившись, должен быть готов терпеть лишения. Да? Нежелание сплачиваться перед лицом войны приравнено к бегству с поля боя. На доказательства того, что ты тоже любишь родину, но не желаешь никого мочить во имя этой любви, тратятся, кажется, последние силы.
Те, что остались, уходят на чтение информационной ленты, которую теперь, в очевидное отсутствие вменяемых медиа, приходится собирать подолгу, спотыкаясь о вранье и пропаганду. И это тоже разрушает. А за окном шагает многомиллионная счастливая колонна под лозунгом «МИР. МАЙ. ПУТИН».
Главное желание — чтобы эти обрывки информационных лент, макабрические законопроекты и их последствия, нависшая и становящаяся все более отчетливой гроза войны исчезли, как морок. Кажется, если не говорить об этом вслух, то оно и исчезнет. Наверное, поэтому все теперь стараются ни о чем друг с другом не говорить. И ничего не доказывать.
Я хочу вернуться в центр. Там удивительным образом нет немоты, духоты и ощущения, что ты в меньшинстве. Да, я, кажется, уже говорила: там все — взрослые люди. Их шестьдесят пять человек. К тем, кто не выходит из дома, специалисты идут в гости, там же проводят занятия. Остальные ходят в центр как на работу. Для них это не центр досуга или способ скоротать время среди своих. Здесь учат профессиям и навыкам, приемам общения, полезным для жизни во внешнем мире. А еще здесь можно говорить на любые темы, потому что рядом постоянно есть кто-то, кто может ответить или промолчать, подержать за руку или просто позволить уткнуться головой в его колени, когда нет слов. Редкая по нынешним временам роскошь.
Кстати, Аркус говорит, что я не первая из ее знакомых, кто, переступив порог центра, с трудом оттуда ушел, заставил себя уйти. Войлочные рыбы, запах карри, горшки или нормальная возможность нарисовать себя изнутри, оказывается, крайне необходимы тем, у кого теперь наступила такая вот немота. Люди, как много лет назад подметил Антон Харитонов, конечны.
Я написала эту заметку не по журналистской привычке к душевному стриптизу, как можно было бы предположить. А в надежде на то, что даже у тех, у кого ни на что, кроме как молчать, больше нет сил, найдется их немного на помощь другим. Например, центру «Антон тут рядом». Давайте делать что можем и где можем. Расчетный счет ниже. Центру, напомню, требуется не менее 24 миллионов в год на преподавателей, тьюторов, арт-педагогов и психологов. Есть опасение, что в ситуации, когда немалые деньги отправятся на поддержание уверенности в том, что КРЫМНАШ, на тех, кто не может быстро и доказательно выздороветь, их просто не останется. Попробуйте меня переубедить.
Помочь центру «Антон тут рядом» можно:
1) Через расчетный счет фонда
Полное название — благотворительный фонд «Выход в Петербурге»
ИНН 7813291528
КПП 781301001
р/сч № 40703810755040000073
БИК 044030653
к/сч № 30101810500000000653
в Северо-Западный банк ОАО «Сбербанк России»
2) Через Planeta.Ru
planeta.ru/campaigns/4331
3) С помощью SMS
Чтобы пожертвовать в пользу благотворительного фонда «Выход в Петербурге», надо отправить на номер 7715 SMS-сообщение с текстом «выход (пробел) сумма», и указанная сумма будет списана с баланса вашего мобильного, а затем перечислена на расчетный счет фонда.
https://www.colta.ru/
