На вопросы журнала «Эксперт» отвечает председатель Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению епископ Орехово-Зуевский Пантелеимон.
— Многие говорят: «Ну и где же ваш Бог, когда в мире есть Беслан, торнадо, которые уносят тысячи жизней, есть страшные болезни, когда дети рождаются уродами, когда несправедливость везде? Где ваш Бог? Или его нет, или он — зло, раз допускает такие муки».
Я не знаю, как отвечают на этот вопрос иудеи, мусульмане, я знаю, что путь, например, буддистов — избежать страданий, уйти от них.
Христианство предлагает другой путь — принятие страданий, понимание их смысла, сочувствие, соучастие.
Только во Христе ты получаешь ответ на вопрос, почему одни люди страдают, а другие нет. Потому что меня, скажем, очень мучило: что происходит в мире? Что за жеребьевка такая? Это случайный выбор или действительно каждый страдающий в чем-то грешен? Или его родители? Я знаю, что это не так, — по моему опыту, по житиям святых, даже по Евангелию, когда Христу встречается слепорожденный и ученики спрашивают: что подумать об этом слепом? Сказать, что он согрешил, нельзя — он слепым родился. Не за грехи ли родителей он страдает? И слышат в ответ: «Не согрешил ни он, ни родители его».
Ну а что же тогда? Христианство на это отвечает так: Господь пришел на землю, чтобы разделить страдания людей, и христианские святые не отгораживались от чужого страдания, не стремились уйти от него, как Будда, и каждый здоровый человек тоже призван соучаствовать в этом страдании.
Многие богатые люди устраивают себе отдельный островок в этом море страданий и живут там счастливо за стеной — с деньгами, охраной, ездят на спецмашинах, летают спецрейсами, везде у них вип-зоны. Христианин же, мне кажется, понимает, что страдание есть следствие греха во всем человечестве, и если ты не болен, если ты не страдаешь, то не потому, что ты такой везунчик, а потому что Бог тебя призывает к соучастию в страдании других. Ты должен быть глазами для слепого, ушами для глухого, ногами для хромого, ты должен быть помощником инвалидам, людям, которые сами не могут двигаться, чтобы в этом единстве являлась любовь.
И если ты это понимаешь, тогда вопрос, почему в мире есть страдания, перестает тебя волновать. Потому что если человека окружает любовь, он уже не так страдает. И больному ребенку, если у него есть родители, которые его любят, которые окружают его заботой, легче освоиться со своей инвалидностью.
Часто человек, ухаживающий за больным, больше страдает, чем его подопечный. И если рассматривать человечество как единый организм, как предлагает христианство, если мы все — один всечеловек и во Христе имеем радость общения с Богом, мы можем преодолеть все наши скорби и трудности, можем получить прощение грехов, и тогда отходит на второй план, кто именно страдает — ты или другой. Нет этого мучительного вопроса: почему же так? Почему кому-то одно, а кому-то другое?
— Но ведь те богатые, которые, живя в своих изолированных оазисах, щедро финансируют благотворительность, сами к чужому страданию не прикасаются.
— Нет, я думаю, прикасаются. В евангельской притче о богаче и нищем Лазаре, который лежал у его ворот, богач был осужден не за то, что был богат, а за то, что Лазарю ничем не помог и даже крошки ему не дал со своего стола. И трудно богатому войти в Царство Небесное именно потому, что мы все призваны делиться с другими, мы все призваны жить для других, и просто жить для себя ты не можешь.
— Когда-то в России богатые семьи занимались благотворительностью из поколения в поколение и видели оправдание своего богатства в том, что использовали его для служения Богу и ближнему. Но сейчас само слово «служение» вызывает вопрос: кому? И ответ для многих не очевиден. С другой стороны, благотворительность в мире, полном агрессии и лжи, требует организации, непрерывной упорядоченной работы на всех уровнях. И чтобы этим заниматься, человек должен четко знать, зачем ему это.
— У нас государство до сих пор сохраняет монополию на социальное служение, поэтому оно у нас практически не развивается. У человека, как правило, нет выбора, где получить помощь — в госучреждении или в НКО. И если так будет продолжаться, мы никогда не достигнем уровня больниц, домов престарелых и хосписов Европы или, скажем, Америки. Потому что этим должно заниматься все-таки общество.
Казалось бы, хорошо — у нас самые большие дома-интернаты, но иностранцы смотрят на нас с ужасом, когда слышат, что в доме-интернате живет 500-600 человек: там же превращаешься в деталь какой-то машины, в винтик. С другой стороны, о тебе заботятся, тебя кормят, тебе стирают, и на это тратятся огромные средства: у нас в Москве это больше ста тысяч в месяц на ребенка в детском доме для инвалидов.
Ситуация странная. Мы все поворачиваемся лицом к общественной благотворительности, к тому, что делает Церковь, и все никак не повернемся. Хотя если дать обществу возможность взять это в свои руки, то и протестов и каких-то негативных явлений было бы у нас меньше, потому что многие люди нашли бы свое дело, смогли бы являть свою любовь, свою заботу. Но, конечно, нужно, чтобы этим занимались не только «низы», но и «верхи», ведь у нас когда-то самыми активными благотворителями были не крестьяне, не рабочие, а дворяне…
— …императорский дом…
— Императорский дом. А у нас создаются общественные советы, попечительские советы, но это на бумаге — они же не действуют, у них нет никаких прав, они не могут снять директора, не могут ночью прийти проверить детский дом или больницу. А ведь больница днем и больница ночью — две разные больницы. И детский дом днем, или когда в него пришла комиссия, и детский дом ночью — два разных детских дома. Конечно, можно везде поставить видеокамеры, чтобы понять, что там происходит, может, когда-то это и сделают, но ситуация мало изменится.
Но самое главное — это то, что наш народ, который раньше называли богоносцем, стал толпой разрозненных личностей, и у каждой своя вера. Например, человек не признает ни одной из религий, но верит в какое-то абстрактное божество. И что с этой верой делать? Ну хорошо, я знаю, что «там что-то такое есть», но как с ним дальше-то общаться? Не общаться? Просто бояться и ждать встречи с ним или что? Или надеяться, что оно доброе и все тебе простит, что бы ты ни сделал? Вот это главная причина, главная беда.
У нас же в храмы по воскресеньям ходит ничтожно малое число людей. А для большинства «я православный» означает просто «я крещеный», «я русский», «я не мусульманин», но это все слова, за которыми ничего нет.
Я бываю в школах. Спрашиваю у девочек в десятом классе, что такое целомудрие, — они не знают, они не слышали этого слова. Спрашиваю, что такое кротость, — эта добродетель неизвестна современным людям. «Кто смел, тот два съел». Что там еще? «Нахальство — второе счастье», «для себя любимого». Вот это они знают, они этим живут. Это везде написано, об этом везде говорят. А то, что было существом жизни русского народа, уничтожается, этого уже нет.
Люди пока еще боятся, но в конце концов и этот страх может исчезнуть. И будет как в Аргентине, где оголтелые полуголые тетки штурмуют католический храм, а мужчины со слезами на глазах его защищают. И мы тоже к этому можем прийти, если не будет положено духовно-нравственное основание жизни народа.
— Вы говорите, что в народе иссякают какие-то вечные ценности. Но до революции Россия была православной страной, однако тот самый «народ богоносец» чуть ли не в одночасье превратился в богоборца. Где то звено, с потери которого все начинает распадаться? И можно ли уловить точку невозврата?
— Так как раз милосердие, помощь нуждающимся, забота о людях и могут сплотить, соединить общество. И это удивительно, что у людей, несмотря ни на что, есть такая тяга к добру. И часто это не церковные люди. В регионах много людей отзывчивых на чужую боль, на помощь другим. Об этом свидетельствуют и деньги, собранные прошлой осенью для пострадавших от наводнения на Дальнем Востоке. Просто нужно людям помочь, подсказать, как обрести устойчивость в мире, в котором мы с вами живем.
Люди нецерковные, по моим наблюдениям, иногда скорее откликаются на беду. С другой стороны, среди церковных добровольцев — тех, кто остается в этом служении — не только в чрезвычайных ситуациях, а на годы, — больше, чем в светских волонтерских организациях.
У нас в России сейчас уже около трехсот сестричеств, а ведь сестра милосердия — это трудное служение, ими становятся женщины, которые хотят всю свою жизнь посвятить нуждающимся. Таких людей сейчас, может быть, стало не меньше, но, во всяком случае, их по-прежнему не так много. Зато у нас сейчас очень большой приток людей, которые хотят помогать в свободное от работы время, добровольцев. Таких очень много.
Так что это движение развивается. Может, потому, что я стал встречаться с большим количеством людей, но мне сейчас видится, что готовых помогать нуждающимся стало гораздо больше.
— А когда к вам приходят нецерковные люди, имеет ли значение их побудительный мотив? Это может быть какое-то глубокое переживание, а может, просто друг сказал: «Пойдем за компанию». Это принципиально?
— Мотив, конечно, имеет значение. Но он может измениться, а действие — остаться. Один духовный писатель говорит, что даже если ты заплакал от обиды или от уныния, ты можешь превратить эти слезы в плач о грехах. То есть действие остается тем же самым, но мотив меняется, и само действие приобретает для человека другую значимость и ведет к другому результату.
— Развитие волонтерства, конечно, вселяет надежду, но это все по большей части в городах. А у нас хватает медвежьих углов, где люди влачат существование в полной безнадежности, они никому не нужны. Церкви там нет и на их памяти никогда не было, до районных властей не достучаться, живут как в аду. Как помочь им?
— Бедность — она не только в медвежьих углах, она и в Центральной России. И таких людей огромное количество. Но что интересно: дров у них нет, а телевизор есть. И все эти люди в деревнях живут той жизнью, что в телевизоре. И происходит раздвоение: вот есть реальность, где все плохо, где ты пьешь, где нет денег, но есть телевизор, который погружает тебя в жизнь-мечту. Ну, у молодежи есть еще интернет.
Что может людям помочь? В девяностые годы очень большая надежда была на Церковь. Я помню, приходишь к какому-то начальнику: вот, Церковь нам поможет, батюшка, вот вы давайте что-то сделайте. Но помогает не Церковь, помогает Христос. Не какая-то организация хороших, умелых, знающих людей — вот пригласить их, выбрать какую-то хорошую партию, и все будет хорошо. Но такой партии не существует, люди-то во всех партиях одинаковые. А когда человек приходит к власти, у него больше соблазнов, больше искушений, и бывает трудно их преодолеть.
И Церковь тоже состоит из людей. И они далеко не святые. Люди в Церковь приходят учиться святости, но они такие же, как те, которые туда не ходят. Просто у них есть путь, они знают, куда идти, знают, как бороться с грехом. И пока человек не обратится ко Христу, пока у него не произойдет с Ним личной встречи, он обречен на страдания. На блуждания во тьме. И на веру в ложные идеалы.
И только Христос, обращение ко Христу может помочь человеку. И где бы человек ни жил — в каком-то таежном углу, или в Смоленске, или в Москве — если он верит во Христа, его жизнь преображается, он делается другим.
Добровольцы нашей службы «Милосердие» недавно рассказывали про одну парализованную старушку, к которой приходишь, а она всегда радостная. И им с ней приятно говорить, общаться, хотя она инвалид, не выходит из дому и не может жить без посторонней помощи. Но у нее есть в душе что-то, чего нет у других людей. Вот это и есть обращение ко Христу. Не просто всем ходить в церковь по воскресеньям, а обрести вот это знание, что есть Христос и общение с Ним в молитве, в чтении Евангелия, в таинствах Церкви — только это одно и может спасти человека от деградации, заблуждения и гибели.
И задача Церкви как раз явить Христа.
Конечно, мы, церковные люди, плохо умеем это делать. Но не нужно делать из этого поспешных выводов. Некоторые люди приходят в Церковь как в театр или на концерт — сейчас им будут показывать представление, будет музыка, будет интересно, и люди вокруг такие замечательные, хорошие. А Церковь — это музыкальная школа: ты пришел, тебе дали скрипку — учись, играй, и рядом с тобой такие же — кто на барабане, кто на скрипке учится.
Церковь — училище, и если ты хочешь научиться чему-то, ты будешь учиться рядом с такими же, как ты, людьми, которые, может, даже хуже, чем ты.
— Вы привели пример парализованной старушки, которая излучает радость. Но это редкость. И желающих помогать детям, даже трудным и больным, больше, чем старикам. Они бестолковые, капризные, а главное, они все равно на финишной прямой. Тут и не хочешь, а задумаешься и о своей смерти. Но мы не хотим о ней думать, мы не понимаем, зачем человеку память смертная. И не получается у нас милость к старикам.
— Если человек верит в Бога, если он прожил жизнь с Ним, это другая старость. Я как-то в одной деревне под Смоленском зашел в маленькую больничку, коек на 20, и там лежали две деревенские бабушки, такие милые. Я говорю: «Как вас зовут?» Одна говорит: «Меня — Танька». Прожила весь страшный ХХ век, сохранила веру, хорошо бы, говорит, конечно, причаститься и в церковь сходить, да где же — у нас тут церковь закрыли, хоть бы батюшку пригласить, да где же его взять? Удивительная кротость и смирение. И нет уныния никакого.
Я помню, раньше для меня старики были каким-то особым классом людей. И мне они были не очень интересны. Теперь, когда я сам стал старым, я по-другому смотрю на людей: мои знакомые, которых я помню молодыми, стали старушками и стариками, но я смотрю на них, вижу их в молодости, и мне как-то легче их понять. Я смотрю на старого человека и думаю: он же в молодости был совсем другой. Думаю, что в вечности образ человека не тот, что в старости, когда человек уже умирает, а тот, который был на пике его расцвета, — таким человек будет для вечности. И знание об этом помогает примириться и с какими-то стариковскими немощами, и с болезнями.
— Но есть еще ситуации экстремального страдания: теракты, катастрофы, вооруженные конфликты — они видоизменяются, но так или иначе все время присутствуют в нашей жизни. И когда рядом с тобой человек получает смертельное ранение, а ты ничем ему не можешь помочь, есть какое-то христианское понимание, в чем в таких пиковых ситуациях выражается милосердие?
— Можно помочь молитвой. Это для человека неверующего молитва — просто констатация того, что больше ничего нельзя сделать: ну, мол, остается только молиться. Но я по своему опыту знаю, что молитва уменьшает страдание, сокращает мучение. У Церкви есть специальный чин: молятся не о выздоровлении, а о том, чтобы страдания скорее закончились.
Но в чем еще проблема нашего общества? Мы слишком много знаем о том, что происходит по всему миру, и слишком мало знаем о своей душе. Раньше люди жили ею и пытались навести порядок в ней, вокруг себя, с близкими своими. А мы погружены в телевизор, компьютер, а что там в душе — наоборот, стараешься от этого отойти и забыть.
А если каждый будет, в хорошем смысле, погружен в себя, он увидит и беду вокруг себя, и будет помогать нуждающимся. Но если он не наведет порядок в собственной душе, то ничего не изменится. Преподобный Серафим Саровский говорил: стяжи мир в своей душе, и вокруг тебя спасутся тысячи. Если у человека мирная душа, вокруг него образуется некое поле, оазис, входя в который и другие люди тоже приобщаются к этому свету, к этой радости. Им становится вдруг ясно, как им надо жить. Потому что принятие правильного решения — это не ход мысли, это изменение духа.
— Есть народная мудрость: не делай добра — не получишь зла. Но трактовки у нее разные, есть прямолинейная, а есть и такая: мол, человек думает, что делает добро, но, как говорится, нам не дано предугадать, как слово наше отзовется. Мы хотим облегчить чье-то страдание, но иногда страдания нужны человеку больше, чем лекарство. Как понять, где граница твоего вмешательства в чужую судьбу?
— ХХ век — революционный, век всевозможных перемен — показывает, что очень часто то, что делается во имя светлого будущего, ведет к страшным катастрофам и страшным трагедиям. Но православный человек, верующий человек, ориентирован не на свое личное представление, как сделать лучше, а на стремление понять и исполнить волю Божию. На исполнение заповедей. А заповеди как раз и помогают не навредить другому человеку. Потому что правило «не навреди» актуально не только для врачей, но и для любого служения — и для учителя, и для социального работника, и для руководителя.
Говорят, что есть такая «одиннадцатая заповедь начальника» — не мешай. И очень часто вмешательство в жизнь других, кажется, должно быть к лучшему, а получается, только ухудшает положение. Здесь нужна мудрость. Но православному человеку легче, он знает, что есть Бог, что у Него есть план об этом мире, и нужно просто стараться действовать в соответствии с этим планом. Мы не всегда ясно его представляем, но можем ощутить его чутким сердцем, понять, что здесь лучше не вмешиваться, не мешать.
Да, такая чуткость приобретается с большим трудом. Но если ее нет, то может случиться трагедия: человек возомнит себя гением, который спасет человечество. Если он обуян гордостью, ему кажется, что он все понимает. Такие безумцы как раз и становятся диктаторами и увеличивают страдания людей.
— Ну, страдания-то неизбежны…
— К сожалению, многие этого не понимают. Мы боимся страданий. Как ребенок боится зубной боли. И это естественно. Когда Христос готовился к крестному страданию, Он ужасался и просил, чтобы эта чаша Его миновала. Если даже Богочеловек по Своему человечеству страшился страданий, то что говорить о нас? Конечно, человеку естественно их бояться. Но принимать их все-таки нужно. И бояться их не настолько, чтобы пытаться избежать всеми способами. Потому что страдания есть знак неблагополучия, греха, неисправности этого мира. Знак того, что у нас, людей, не все хорошо.
И они помогают обратиться к другому миру, обрести другую жизнь. Вечную. Не в том смысле, что, мол, здесь терпи — там тебе будет хорошо, а уже здесь на земле ты можешь почувствовать, прикоснуться к этому другому миру — миру любви, радости, покоя. И путь к этому, приобщение к этой радости — это и есть христианство.
Социальное служение Русской Православной Церкви
Всего на территории России насчитывается более 2900 церковных социальных учреждений, проектов и инициатив. В том числе:
- 90 церковных детских приютов в России, где проживает около 1,5 тыс. детей;
- более 40 богаделен (приютов для одиноких стариков);
- более 50 центров защиты материнства, в том числе 18 приютов для беременных и женщин с детьми в трудной жизненной ситуации, от Калининграда до Южно-Сахалинска (до 2011 года в России был только один подобный церковный приют для женщин — в Иванове);
- 62 реабилитационных центра для наркозависимых;
- 61 приют для бездомных на 2047 мест;
- более 300 сестричеств милосердия и около 2600 сестер милосердия;
- около 100 обществ и братств трезвения;
- более чем в 20 епархиях работают гуманитарные центры вещевой помощи.
https://www.patriarchia.ru/
